Балагуров Анатолий "Проблема выбора, чем заниматься в науке, возникающая перед вчерашним студентом, очень непроста и естественно очень важна, поскольку фактически определяет судьбу ученого на долгие годы"

Балагуров Анатолий Михайлович - доктор физ.-мат. наук, профессор, главный научный сотрудник Сектора №1 дифрактометрии, Группа №1 ФДВР/ФСД

Главный научный сотрудник лаборатории Анатолий Михайлович Балагуров в ЛНФ начал работать в 1968 году после окончания физфака МГУ по специальности «физика».

– На четвертом курсе университета я распределился на кафедру «Элементарных частиц», которая базировалась в Дубне в филиале НИИЯФ МГУ, и с начала 1966 года моя учеба продолжилась в Дубне. Кроме нашей кафедры, в филиале учились студенты кафедры «Теории атомного ядра». В то время обе кафедры были весьма популярны среди студентов физфака, всего с нашего курса продолжили обучение в Дубне около 30 человек. Жили в общежитии на Ленинградской, рядом с филиалом, слушали лекции таких известных ученых как Б. М. Понтекорво, М. Г. Мещеряков, С. М. Биленький, М. И. Подгорецкий, А. А. Тяпкин, В. Г. Соловьев и других. Жили дружно, весело и спортивно, организовали свою футбольную команду, заявились на первенство города и выступили вполне достойно. Учились тоже неплохо, народ был в основном не без способностей, многих с нашего курса и, прежде всего, с двух дубненских кафедр впоследствии пригласили на работу в ОИЯИ. Среди них ставшие впоследствии очень известными учеными Д. Бардин, А. Куликов, Г. Мицельмахер, В. Первушин, Н. Пискунов, В. Приезжев, А. Сисакян, М. Смондырев, Г. Шелков и другие.

Кафедрой «Элементарных частиц» заведовал Бруно Понтекорво (мы к нему обращались – Бруно Максимович), блестящий физик и веселый, азартный человек. В перерывах между лекциями играл с нами в холле монетами в настольный футбол, демонстрировал удивительную ловкость рук, показывая фокусы с теми же монетами, например, катая пятак по столу, подталкивая его поочередно руками. Бруно Максимович был абсолютно доступным человеком, с удовольствием отвечал на вопросы, не отказывался вспоминать некоторые моменты своей бурной жизни. Стоит отметить, что живу я сейчас в Дубне на улице Понтекорво. Крен на лекциях и семинарах для студентов кафедры «Элементарных частиц» был естественно в сторону физики высоких энергий, однако, когда пришла пора выбирать в какой из лабораторий института делать дипломную работы, я выбрал Лабораторию нейтронной физики, где высоких энергий в принципе не было. Произошло это в основном благодаря тому приему, который нам устроили в ЛНФ, когда мы всей группой ходили знакомиться с лабораториями. Если в ЛЯП и ЛЯР нас просто поводили по экспериментальным установкам, на ходу что-то рассказывая, то в ЛНФ нас встретил Ф. Л. Шапиро, тогда заместитель директора, усадил в кабинете и около часа подробно рассказывал о том, какие могут быть темы дипломных работ, кто из сотрудников ЛНФ будет руководителем, чем эти темы и руководители замечательны и т.д. Одна из потенциальных тем – «Измерение амплитуды нейтрон-электронного (n-e) взаимодействия» мне особенно понравилась своей оригинальностью, фундаментальностью и тем, что она все-таки была близка к физике элементарных частиц. Я прошел собеседование у Ю. А. Александрова, руководителя этой работы, мы вроде друг другу понравились, и с осени 1966 года я уже по нескольку дней в неделю проводил в ЛНФ, знакомясь с методикой и выполняя всякие, поначалу мелкие поручения.

Методика, предложенная Ю. А. Александровым для измерения амплитуды n-e взаимодействия, была весьма оригинальна и перспективна, но требовала выполнения довольно большого объема предварительных исследований. В частности, потребовалось с хорошей точностью знать нейтронные когерентные длины рассеяния для изотопов вольфрама. Этот эксперимент и стал непосредственной темой моей дипломной работы, то есть мне были поручены его проведение, обработка и анализ экспериментальных данных. В принципе, сам по себе эксперимент был не очень сложен – нужно было измерить дифракционные спектры четырех образцов, обогащенных разными изотопами вольфрама, – но и его проведение, и особенно анализ данных потребовали большой аккуратности и изобретательности. Мне пришлось нелегко, прежде всего, потому, что о дифракции нейтронов я просто ничего не знал, поскольку в наших курсах ее не значилось. Более того, этот метод и в ЛНФ был совсем новым и мало кто мог о нем сказать что-то конструктивное. Овладевал методом по ходу дела, читая в основном оригинальные статьи в научных журналах, что также было непросто, так как уровень моего английского был слабоват. Тем не менее, эксперименты были проведены удачно, предложенный алгоритм обработки данных сработал успешно, результаты получены вполне надежные, можно было писать дипломную работу и думать, что делать дальше.

Дипломную работу я защитил на отлично, хотя и не ответил полностью на один из коварных вопросов Ф. Л. Шапиро о деталях временной фокусировки в дифракции по времени пролета. Еще до защиты, Федор Львович предложил выступить на лабораторном семинаре с сообщением по литературе, и сам дал тему «Измерение электрического заряда нейтрона». Тема звучала несколько парадоксально – известно ведь, что нейтрон нейтральная частица, то есть его заряд равен нулю. Но эксперименты, в которых пытались измерить заряд, а точнее, определить верхнюю границу для него, ставились, и мне нужно было сделать их обзор. И с этой задачей я справился более-менее успешно, ну и как говорится по совокупности, получил предложение от дирекции лаборатории остаться в ней на работу стажером. Я с удовольствием согласился и с тех пор (с 1968 года) являюсь сотрудником ЛНФ имени И. М. Франка, о чем никогда не жалел.

Одним из моих ярких воспоминаний о тех годах, безусловно, является довольно активное общение с Ф. Л. Шапиро. Его отличительной чертой была почти постоянная сосредоточенность. Она проявлялась и в том, что в любое время, в любой обстановке он мог подозвать и начать спрашивать о каких-то конкретных делах – какова ситуация, что удалось понять, какие проблемы еще остались и так далее.

Проблема выбора, чем заниматься в науке, возникающая перед вчерашним студентом, очень непроста и естественно очень важна, поскольку фактически определяет судьбу ученого на долгие годы. Зачастую выбор происходит случайно, под влиянием обстоятельств, мало от нас зависящих. Иногда удается следовать собственным интересам, хотя этот случай очень редкий, поскольку интересы еще слишком расплывчаты. Важно бывает прислушаться и к совету старших товарищей. У меня это происходило как-то комплексно. Проработав два года в группе Ю. А. Александрова, занимаясь все это время измерениями амплитуды n-e взаимодействия, опубликовав уже пару статей в научных журналах (статья на основе моей дипломной работы вышла в журнале «Ядерная физика»), я был вынужден резко сменить тему работы.

Произошло это таким образом. После окончания двухлетнего стажерского срока меня приняли на работу в ЛНФ младшим научным сотрудником, и все проистекало вполне благополучно, но летом 1970 года я был призван в ряды Советской Армии в качестве так называемого двухгодичника, то есть лейтенантом в один из полков ПВО на границе с Турцией. Когда после года службы я приехал в Дубну в отпуск и пришел в лабораторию, меня пригласил к себе Ф. Л. Шапиро, после коротких расспросов заявивший, что в ЛНФ ждут моего возвращения и что они с И. М. Франком придумали мне интересную тему для дальнейшей работы. Когда я окончательно вернулся в середине лета 1972 года, состоялся еще один разговор. Федор Львович в это время уже тяжело болел, перенес сложную операцию, но на какое-то время почувствовал себя лучше и пригласил прийти к нему домой в коттедж на Черной речке. Мы сидели на балконе, смотрели на лес, и Федор Львович объяснял мне, что с n-e взаимодействием, то есть с работой под руководством Ю. А. Александрова, я должен «завязать», перейти работать в создаваемый в ЛНФ новый отдел Ю. М. Останевича и развивать там метод структурной нейтронографии, чтобы затем уже на реакторе ИБР-2 изучать структуру биологических молекул. Основным аргументом было то, что я уже освоил метод дифракции нейтронов, измеряя длины рассеяния изотопов вольфрама. Все мои возражения – и то, что я по образованию не твердотельщик, и что про биологию ничего не знаю, и что в дифракции на самом деле разбираюсь явно недостаточно, были выслушаны, но отвергнуты. Надо признать, что дифракция нейтронов, как экспериментальный метод, мне очень нравилась. Я осознавал ее огромные потенциальные возможности, особенно при использовании на импульсном источнике нейтронов. Кроме того, привлекала строгая математическая обоснованность метода, что позволяло намного более четко, чем, например, в малоугловом рассеянии нейтронов или рефлектометрии, интерпретировать экспериментальные данные. Поразмышляв над всем этим, я решил не сопротивляться, начать работать, ну а дальше посмотреть, что из всего этого получится. После нескольких лет выяснилось, что получается неплохо, удалось создать очень хороший дифрактометр и провести на нем серию интересных экспериментов. Самое главное, удалось на практике показать, что перспективы развития этого метода в Дубне, на реакторе ИБР-2, как и полагали И. М. Франк и Ф. Л. Шапиро, действительно впечатляющие.

Мои руководители И. М. Франк и начальник отдела физики конденсированных сред Ю. М. Останевич понимали, что в одиночку в деле становления в ЛНФ нового метода далеко не продвинешься, и охотно откликались на просьбы перевести или принять на работу в группу того или иного сотрудника. Постепенно сложился вполне боеспособный коллектив и к началу работы нового мощного реактора ИБР-2 в 1982 году мы были уже вполне готовы к большим делам. Группа с самого начала была интернациональной, в разные годы поработали в ней сотрудники из Румынии, Чехии, Польши, Монголии, Кореи, Вьетнама. Почти со всеми сохранились дружеские отношения, поддерживаем переписку, иногда удается видеться. Для ОИЯИ это не удивительно, физики из стран-участниц в те годы с удовольствием приезжали на работу в Дубну. Сейчас длительные (более года) визиты стали заметно реже, в основном приезжают для проведения экспериментов на одну – две недели. Число таких коротких визитов особенно увеличилось с началом работы ИБР-2 и создания на нем нескольких нейтронных дифрактометров высокого класса. За эти годы помимо коллег из стран-участниц, кто только к нам не приезжал. Делали эксперименты с физиками из Италии, Швейцарии, Германии, Японии, США, Португалии, Испании и других стран. Постепенно наша группа превратилась в сектор, то есть подразделение, состоящее из нескольких (сейчас пяти) групп. К середине 90-х годов в основном силами этого коллектива на ИБР-2 были введены в строй несколько специализированных нейтронных дифрактометров: ДН-2 – многофункциональный дифрактометр с рекордной светосилой, ФДВР – фурье-дифрактометр с рекордной разрешающей способностью, ДН-12 – дифрактометр, на котором возможно изучение образцов малого объема, преимущественно при рекордно высоких внешних давлениях, СКАТ – лучший в мире дифрактометр для изучения крупнокристаллических текстур, ФСД – лучший в России дифрактометр для изучения внутренних напряжений в объемных инженерных изделиях. Во многом эта работа была выполнена в тесном сотрудничестве с другими известными нейтронными центрами России – Курчатовским институтом в Москве и Институтом ядерной физики в Гатчине.

С 1991 года в ЛНФ начали практиковать обучение студентов старших курсов не только из МГУ, но и из других вузов Москвы, Тулы, Твери, Нижнего Новгорода, Красноярска... Многие из них прошли затем обучение в аспирантуре и остались работать в лаборатории. Коллектив физиков, работающих на дифрактометрах ЛНФ, хорошо известен в научном мире, в частности, постоянно выполняются крупные российские и международные проекты по самым актуальным темам. Более того, можно уверенно утверждать, что по совокупности возможностей установки для нейтронной дифракции в Дубне являются сейчас одними из лучших среди всех нейтронных лабораторий мира. А начиналось все 50 с лишним лет назад, когда Федор Львович сказал, что они с Ильей Михайловичем придумали мне интересную тему для дальнейшей работы.